Вниманию читателя предлагается перевод текстов двух памятников, принадлежащих к весьма своеобразному жанру — буддийским юйлу), или «записям бесед» школы чань (санскр. дхьяна «мышление—созерцание») эпохи Тан (618–907).

Доступность источников, излагающих общие сведения, касающиеся истории проникновения буддизма в Китай и становления там чаньской традиции, избавляет меня от необходимости утомлять читателя подробным изложением этих вопросов; однако основные вехи — некую схему процесса — наметить придется, чтобы дать читателю дополнительный ключ к пониманию, возможно, не очень привычного для него литературного материала.

Хорошо известно, что знакомство Китая с буддизмом произошло в конце 1-го тысячелетия до н. э., когда «проводники» — монахи-миссионеры вместе с ремесленниками и купцами предпринимали путешествия по суше и по морю, дабы доставить в Китай буддийские тексты на санскрите и языках Центральной Азии. Распространение буддизма сопровождалось его адаптацией к местным условиям: серьезные изменения затрагивали как форму, так и содержание. В начальный период буддизм воспринимался как чужестранный культ, но со временем, особенно после распада империи Хань, на фоне длившихся около четырех веков бесконечных междоусобных войн, на фоне политического и социального разлома, сопровождавшегося жестокостью правящих и нищетой низших сословий, буддийская идея спасения, обещавшая радость будущей жизни, стала с готовностью восприниматься простыми людьми. К тому же буддийские монахи охотно учитывали в своих проповедях и местные народные верования и суеверия, приводя простого обывателя в благоговейный страх перед чудесным и сверхъестественным.

В смутные времена Троецарствия (221–264) и Шести Династий (265–580) с ослаблением влияния конфуцианства и даосизма предпочтение в распространении учения получили буддийские миссионеры: иноземные правители Северного Китая считали престижным приглашать советников из числа образованных (обладавших не только религиозными, но и светскими знаниями) выходцев из Индии и Центральной Азии. Возвышению Двора должно было способствовать и все возрастающее число переводов, выполнявшихся наиболее образованными монахами в специально для этих целей созданных при Дворе Палатах, а также красочные, искусно придуманные религиозные ритуалы, которые происходили в великолепных храмах двух столиц (Чанъань и Лоян). Итак, Китай, с его длительной высокоразвитой культурной традицией, не мог не формировать буддизм по собственным моделям, не снимая при этом завесы с ранее малоизвестной культуры Индии и Центральной Азии, особенно в области философии, ритуалов, иконографии.

Благодаря энергичной деятельности большого числа иностранных монахов и их китайских сподвижников был исполнен огромный труд — буддийские сутры, винайи (уставы, излагавшие правила монашеского поведения), шастры (философские трактаты) были переведены на китайский язык. Собранные воедино, переводы этих священных буддийских текстов составили огромный корпус китайской Трипитаки, т. е. буддийского канона на китайском языке. Столь напряженные занятия литературной работой одновременно с осуществлением религиозного служения, практикой медитации, исполнением необходимых ритуалов обусловливали изменения в образе жизни — значительная часть монахов расстается с аскетизмом, с жизнью на подаяния, и лишь малая их часть продолжает следовать предписаниям винай.

При ощутимой поддержке со стороны правящих верхов, видевших в монашестве силу, ратующую за рост престижа государства и правителя, различные школы буддизма достигли поразительных высот в своем развитии. Однако бурный расцвет буддизма в начале Тан вскоре сменился не менее стремительным процессом упадка; его обусловили кровавые распри, в которые была ввергнута империя в результате мятежа Ань Лу-шаня (755), и, как следствие их, ослабление правящей элиты.

Буддийские монахи — прежде всего в обеих столицах — разделили участь старой аристократии, той самой, что когда-то помогла им достичь их высокого положения, а теперь сама была сметена. Так, в течение примерно столетия зачахли и исчезли «столичные» школы буддизма. Сохранившиеся же направления обосновались в «глубинке», ориентируясь на простой люд, перейдя от чужестранных учений к легкодоступным для простого обывателя проповедям, в которых глубокий смысл передавался посредством понятий обычной повседневной жизни. Среди таких направлений наиболее известное — чань-буддиэм, распространившийся на юге и востоке (современные провинции Цзянси, Аньхуэй, Цзянсу).

Основателем чань, по преданию, считается Бодхидхарма (кит. Путидамо): будучи Двадцать восьмым Патриархом дхьяны в Индии, он, согласно традиционным представлениям, примерно в середине VI в. морем прибыл в Южный Китай, став Первым Патриархом чань в этой стране. Последователи созданной им школы продолжили его линию. Привлекательность такой концепции истоков чань в Китае заключается в возведении чаньской традиции непосредственно к Будде.

Как реформистское движение, чань-буддизм ставил целью прорваться через схоластику ортодоксального буддизма, вернув истинный дух Шакьямуни учению и практике буддизма, согласно которым каждый человек может реализоваться как Будда. Считая тексты махаянского буддизма лишь «выставкой слов», а отнюдь не Разумом самого Будды, Наставники чань предлагают собственные беседы, участвуя в свободных, живых диалогах, которые ведутся на понятном всем разговорном языке того времени. Отказываясь от жизни на субсидии в городских монастырях и храмах, чаньские монахи либо практиковали бродяжничество и жизнь на подаяния, либо собирались вокруг Наставника в мало-мальски приемлемых для жизни отдаленных местах и на вполне демократических началах вели совместное хозяйство, кормились работой на земле.

К середине Тан на фоне прочих выделялись три школы чань-буддизма: «Бычья голова» (Нютоучань), именовавшаяся так по названию горы в Цзяннине (пров. Цзянсу), форма которой очень напоминала голову быка (Нютоушань), Северная и Южная школы. Последняя делала особый акцент на практике медитации для приостановления активности сознания. Высокое совершенство этой школы позволило ей проникнуть в самую сущность Учения Шакьямуни, о чем мы узнаем из трудов Пятого Патриарха школы Хуань — Цзун-ми (780–841)¹.

Своим расцветом в этот период Южная школа в значительной степени была обязана ряду выдающихся личностей среди монахов, которые благодаря своим исключительным способностям, глубоким знаниям и умениям сумели привлечь немало адептов. Действовали три ветви Южной школы: Хэ-цзэ (Хэ-цзэ Шэнь-хуэй, 670–762, пров. Цзянси, последователь Хуэй-нэна); Цин-юаня (Цин-юань Син-сы, ум. 741); Нань-юе (Нань-юе Хуай-жан, 677–744). Две последние сыграли особо важную роль в расцвете чаньской традиции, распространении ее в Корее, становлении дзэн в Японии и последующем проникновении на Запад. Со знаменитыми последователями этих ветвей Южной школы и связана деятельность мирянина Пан Юня. так, благодаря снискавшему широкую известность Ши-тоу Си-цяню, 700–790), ученику Цин-юаня, Пан Юнь испытал в 785 г. свое первое озарение, а встреча с выдающимся учеником Нань-юя, Мастером Ма-цзу Дао-и (709–788) — на этом имени подробнее мы остановимся ниже, — случившаяся в 786 г., увенчалась для Пан Юня вторым его озарением и наследованием Дхармы именитого наставника.

Ши-тоу Си-цянь и Ма-цзу Дао-и были самыми известными, прославленными Наставниками чань своего времени. Прекрасно образованные, начитанные в махаянских сутрах (таких как «Алмазная», «Ланкаватара-сутра», «Лотосовая сутра», «Вималакирти-сутра») с их утверждениями о том, что дурные страсти, какими бы они ни были, суть Просветление, а жизнь и смерть, какими бы они ни были, суть Нирвана, или о том («Нирвана-сутра»), что все живые твари обладают природой Будды, они излагают эти доктрины в сжатой форме, языком повседневного общения людей, не обремененных высоким уровнем образованности. Подобное умение, унаследованное от Учителей-Наставников, проявилось впоследствии у мирянина Пана, что и нашло свое отражение в «Записях бесед мирянина Пана» (одном из двух памятников, перевод которых предложен ниже), где в одной простейшей фразе, а то и в одном слове он способен раскрыть значительность поступков и глубокий смысл диалогов.

Скудные сведения об отдельных фактах и датах из жизни мирянина Пана можно почерпнуть из Предисловия и самого текста «Записей бесед...» (см.: Ирия, 1973. С. 3–4). Точной даты рождения Пана источники не дают, высказывая предположение, что это могло произойти около 740 г. Сообщается, что в начале годов Юань-хэ (806–820) он вернулся на родину и поселился близ города Сянъяна. Именно там он встретился с префектом области — Юй Ти. Последний оказался также свидетелем смерти Пана, случившейся «неделю спустя после солнечного затмения». Исходя из того, что в соответствующий отрезок времени затмение солнца отмечалось 27 июля 808 г. — этот факт признается достоверным, — можно предположить, что смерть Пана последовала 3-го августа 808 г.; к моменту кончины ему было лет 60–70, чему подтверждением (прямым или косвенным) служат эпизоды из «Записей бесед...».

Не гарантируют источники исторической подлинности и точности сведений, касающихся отца Пана: конфуцианец, второразрядный функционер в г. Сянъяне; после переезда на юг — префект г. Хэнъяна. О матери Пана сведений нет.

Пан, сопровождавший отца, поселился в южной части Хэнъяна, женился, в семье было двое детей — сын и дочь. Лин-чжао («Сияние души») — так звали дочь — достигла глубокого проникновения в сущность чань, ее связывали с отцом особенно нежные родственные чувства. В Хэнъяне Пан соорудил отдельно от своего жилища хижину, где практиковал изучение сутр и занимался медитацией. Уже будучи человеком средних лет, он отдал свой дом под храм, а деньги и все, чем владел, утопил в водах ближней речки, чтобы навсегда избавиться от того, что может быть помехой в достижении озарения.

Легко представить себе изумление окружающих, наблюдавших этот его поступок. Однако столь необычный способ избавления от своего состояния Пан избрал совсем не случайно: возможно, более естественным было бы раздать все, чем он владел, людям, но в этом случае препятствия и помехи для достижения озарения были бы созданы для других, чего Пан допустить не мог.

Скудные средства к существованию Пан и его дочь зарабатывали продажей изготовленной ими же утвари из бамбука. Можно также предположить, что сын Пана помогал матери, работая на земле (подобные догадки возникают благодаря изображениям, на которых юноша предстает перед нами вспахивающим поле).

Обретя свободу от дома как жилища и от всех вещей, Пан, дабы увидеть известного Наставника Ши-тоу, отправился в горы Наньюе, где ему посчастливилось испытать первое озарение; затем он двинулся на восток для встречи с прославленным Ма-цзу. Здесь, пережив второе великое озарение, он остается в течение двух лет вместе с сотнями других учеников и становится наследником Дхармы великого Наставника.

Впоследствии он провел значительное время в странствиях по Центральному Китаю, где встречался с другими паломниками. В острых словесных баталиях, насыщенных добрым юмором, он оттачивал свое понимание чань, что и зафиксировали «Записи бесед...».

Очевидно, большая часть дошедших до нас стихотворных текстов Мастера также была создана в этот период. Ему не были известны нормы и правила китайского стихосложения, так что в этом смысле его можно считать поэтом-«любителем».

На закате дней мирянин Пан, сопровождаемый любимой дочерью, обратил свои стопы на север. Как следует из Предисловия к «Записям бесед...», он поселился там в скалистой пещере в южной части гор Лумэншань, неподалеку от города Сянъяна, благодаря чему упомянутый выше префект города и высочайше уполномоченный управитель области Юй Ти, высоко ценивший стихи Пана, мог достаточно часто посещать его. Наше внимание к личности Юй Ти вызвано тем, что именно он является составителем «Записей бесед мирянина Пана». Выходец из знатного рода, он был решительным управителем авторитарного толка и даже по собственной инициативе издал распоряжение о преследовании всех нищенствующих монахов, обнаруженных на контролируемой им территории. Неизвестно, как долго действовал суровый указ, но есть свидетельства того, что под влиянием встречи Юй Ти с неким чаньским монахом произошла полная перемена его настроения, так что из преследователя странствующих монахов он превратился в адепта чань-буддизма, который постигал с помощью нескольких Учителей.

Труд Юй Ти можно, очевидно, рассматривать как дань памяти Мастера, при кончине которого ему случилось присутствовать, дань человеку, который, будучи выходцем из конфуцианской семьи, предпочел самовыразиться в буддизме, оставаясь мирянином, отказаться от собственного жилища и имущества и заниматься паломничеством, как любой монах, не переходя тем не менее в монашество, не читая проповедей. Сутры же мирянин с энтузиазмом представлял в своих стихах, отдавая особое предпочтение «Сутре о Вималакирти», герой которой, будучи мирянином, глубоко постиг суть озарения и в спорах о буддизме был сильнее любого монаха. Сам Пан Юнь, простой бедняк, жизнь которого ничем особо примечательным не отличалась, также достиг высочайшего уровня религиозного озарения как ревностный последователь чань, и это дало современникам основания именовать его китайским Вималакирти.

Структурно «Записи...» состоят из трех цзюаней: цзюань I (шан) содержит собственно юйлу, т. е. записи бесед в чистом виде; кроме того, в нее также входят Предисловие без указания автора и краткое изложение биографических данных Пана; в самих высказываниях встречаются вкрапления стихов. Цзюани II и III (чжун, ся) содержат стихи, будто бы сочиненные Пан Юнем.

Основываясь на тексте «Записей бесед мирянина Пана», правомерно предположить, что Юй Ти осуществил работу по составлению «Записей...» в период между 3 августа 808 г. (дата смерти Пана) и октябрем того же года, когда сам Юй Ти покинул Сянъян. Самые ранние издания памятника, зафиксированные шестью сунскими каталогами, к сожалению, были утрачены, так что из дошедших до нас наиболее ранним является минский ксилограф 1637 г., единственный экземпляр которого хранится в Библиотеке Государственной Канцелярии (нэйгэ вэнь-ку) в Токио. В ксилографе содержится указание на то, что он является перепечаткой (чун кэ). Китайское же минское издание представляет собой фотовоспроизведение с ксилографа, хранящегося в Японии. <...>